«Слово защите» уже рассказывало о давлении на юную политзаключенную Валерию Зотову в костромской ИК-3. Однако наибольшее внимание привлекла наша публикация о Валерии, в которой ее мать Светлана Зотова сообщила, что дочь отказалась участвовать в спектакле другой политзаключенной, Евгении Беркович, который та ставит к 9 мая.
Личный архив
На эту публикацию откликнулся правозащитник Александр Подрабинек. 3 апреля на «Радио Свобода» вышла его колонка под заголовком «Разные политзэки. Александр Подрабинек – о лакействе и достоинстве».
Валерия Зотова на сотрудничество с администрацией не идет. Ее лишают медицинской помощи, на нее натравливают подментованных зэчек, ее избивают, над ней издеваются, ограничивают в контактах с родными. Евгения Беркович, в отличие от Зотовой, у лагерного начальства на хорошем счету. Она ставит спектакли, которые обещают стать украшением концлагеря. <…> В отношении политзаключенных у лагерной администрации одна задача: поломать, добиться покорности, принудить к идеологическому сожительству. Если в этих целях можно использовать другого политзаключенного, то для начальства это просто подарок судьбы. Правда, Евгения Беркович еще раньше просила не считать ее политзаключенной. В этом готов с ней согласиться.– помимо прочего написал Подрабинек.
На него в тот же день ответила и мать Евгении Беркович, Елена Эфрос, которая ранее сделала репост нашего интервью без какой-либо его оценки:
Вы, старые сидельцы, имеете право на такие мнения, я их уважаю. Как уважаю и отказ Леры от участия в лагерных мероприятиях. Штука в том, что на самом деле (я уточнила у Жени, она передала более точную информацию из первых рук) – она не делала Лере «предложений, от которых невозможно отказаться». Это попросту невозможно: спектакли к праздникам каждый отряд делает свой, а Женя и Лера – в разных отрядах. В начале срока я просила мою дочь поддержать Леру – Женя подходила к ней знакомиться, но контакта не получилось. Больше они не общались. Журналисты наврали или просто напутали. В вашей статье моя дочь выглядит, извините за лагерную феню, «сукой» и чуть ли не провокатором. Это несправедливо и необоснованно. <…> Буду очень благодарна, если вы внесете поправки в текст.
А накануне в телеграм-канале «Адвокаты PRO людей», который ведут адвокаты Евгении Беркович и Светланы Петрийчук, опубликовали пост, который начинается так:
Нет, у меня не стокгольмский синдром, я не испытываю никакой радости от нахождения в колонии, здесь совсем не санаторий, я просто не люблю вранье…» В связи с последними обсуждениями в СМИ, которые предсказуемо могли отразиться на нашей подзащитной, мы съездили к Жене. Да, к сожалению, до Жени все дошло и все на ней отразилось. <…> Сегодня мы говорили с Женей дольше обычного. Вот короткая выжимка: 1. Женя никогда не предлагала Валерии Зотовой участвовать в спектаклях. «Не потому, нравится она мне или нет, просто не предлагала…
Поскольку информация о том, что Женя предлагала Валерии Зотовой участвовать в спектакле к 9 мая, была опубликована в интервью матери Валерии нашему изданию, мы посчитали правильным дать ей возможность ответить.
«О том, что Женя Беркович предлагала Лере участвовать в спектакле, дочка рассказала мне на нашем последнем длительном свидании в конце марта, – говорит «Слову защите» Светлана Зотова. – Моя дочь это не придумала. И ее слова подтверждают моя переписка (есть в распоряжении редакции – ред.) с мамой Жени – Еленой Эфрос, она написала мне первой о том, что Женя старалась поддержать Леру и поэтому приглашала участвовать в спектакле, который был задуман как рассказ о детях войны: «Это полезно в плане отношения к ней администрации». Добавлю, что конкурсы в колонии проводятся по отрядам – в таком случае заключенную из одного отряда не могут пригласить для участия в чем-то, что готовит другой отряд. Но на 9 мая в колонии готовят праздник для всех, общие праздничные мероприятия, не в формате соревнования, поэтому в каждое из них возможно привлекать девочек из разных отрядов. И Женя, рассказывая Лере о своей задумке, действительно называла свой спектакль «Сын полка». Зачем дочке выдумывать это название, которое она, может быть, впервые от Беркович и услышала? А вчера адвокаты после того поста добавили в следующем вот что: «Во-первых, большое спасибо всем тем, кто все эти дни отстаивает имя Жени! Спасибо за понимание, кто есть кто, за непринятие идиотских и ничем не подтвержденных домыслов, выставленных истиной…» Читать это было больно и обидно».
Добавим, что заявление адвокатов Евгении Беркович противоречит сообщениям, ранее размещенным в канале самой Беркович. «9 мая в колонии проводится много разных мероприятий, но Женя не имеет ни к одному из них никакого отношения. Женя планировала провести отдельное мероприятие: чтение семейных историй о войне», – заявили адвокаты в своем канале 8 апреля. «Начинаю готовить спектакль к 9 мая и очень хочу сделать его честным и не позорным (слава богу, там без мест и конкурсов). Прошу, напишите мне любые истории (личные рассказы ваших бабушек-дедушек-мам-теть и т.д. про жизнь во время войны в тылу, в эвакуации (не на фронте)», – сказано в канале Беркович 29 марта.
– В своем посте от 8 апреля адвокаты также отрицают ваше заявление в интервью нашему каналу, что от заключенных из отряда вашей дочери потребовали скинуться по 3 тысячи рублей на ткань для костюмов к представлению на 8 марта. «Никаких сборов денег на костюмы никто не проводил», – уверяют адвокаты Жени Беркович.
– Технически такие незаконные поборы с заключенных и их семей организуются так. Кто-то один или несколько человек из родственников (обычно, мамы) закупают все, что требуется к той или иной дате, за свой счет и отправляют это в колонию своим детям через посылки или передачи, количество которых у женщин в отличие от мужчин не ограничено. После родители, естественно, сообщают, по сколько нужно скинуться, так как это общие расходы. На что только ни скидывались – даже на коржи и кондитерскую посыпку для тортов. Ткань к этому 8 марту обошлась нам, если быть точными, в 3230 рублей. Папа Леры вопреки ее запрету в этом участвовать перевел эту сумму маме девочки из ее отряда. А я дочке писала 19 февраля через «ФСИН-Письмо» об этой ситуации следующее (копия электронного письма есть в распоряжении редакции – ред.): «Привет, моя родная. Звонила <…>, как я поняла из ее слов, у вас происходило мероприятие, на которое <…> закупила материал и распределила на весь отряд. Дело, доча, совсем не в деньгах, а в принципе. И все эти мероприятия для тебя как мертвому припарка. Тем более ты в них не участвуешь. Тебе не светят УДО и поощрения. Вместо этого мероприятия, в котором ты один раз участвовала, на тебя пишут рапорты, закрывают в ШИЗО, незаконно запрещают звонки и письма. Может, колонии отправить финансовую помощь в знак благодарности? Я в бешенстве! Доча, ты можешь со мной не согласиться. У тебя своя голова на плечах. Это лично мое мнение об этом. Береги себя! Целуем, любим, ждем». Из-за этого письма Лере устроили разборку. А дочка им сказала: «А что, мама неправду написала? Родители же тратят деньги на все это. Даже все продукты на конкурс «А ну-ка, девушки!» завозили мамы и папы».
Личный архив
«Знала, что переписывается, но не знала, что они провокаторы»
– Расскажите, пожалуйста, про Валерию. И как у нее сейчас со здоровьем? Удалось передать лекарства от простуды?
– Да, она еще болеет, но таблетки для дочки передать удалось. Их приняли два дня назад, а до этого она две с половиной недели была безо всякого лечения.
Лера родилась в Саратове, где мы тогда жили, недоношенной и из-за этого имела проблемы со здоровьем, особенно с ногами. По этому заболеванию она состояла на учете у врачей, и мы о ней дома заботились, папа каждый день делал ей массаж. Она практически с первых месяцев жизни росла очень активной, на месте вообще усидеть не могла. Нам было с ней тяжело в этом плане. Когда она немного подросла, ее активность мы перевели во всевозможные занятия. Она участвовала во всем, в чем только можно. Особенно ей нравился, конечно же, спорт – бег, прыжки и стрельба. Занимала первые места, награждалась грамотами. В школе рисовала лучше всех. В колонии практически не рисует – нет настроения из-за того, как к ней там относятся. Но рисунки, сделанные ею еще в СИЗО, выставлялись на фестивалях и разных мероприятиях, посвященных политзаключённым, в разных странах, например, в Финляндии. И сегодня ко мне обращаются с просьбой прислать работу моей дочери для участия в будущих выставках, но у Леры пока не получается рисовать там. А в школьные годы она была очень веселая девочка. Хотя, если ее довести – она как разойдется, успокоить ее очень сложно. А так у нее – все друзья, и для всех вся душа на распашку. И даже вот эта «Герань» (согласно приговору, копия которого есть в распоряжении редакции, псевдоним свидетельницы обвинения Карины, которая познакомилась с Зотовой «в рамках проводимого с ее (Карины) согласия оперативно-розыскного мероприятия «Оперативный эксперимент», – ред.), что к дочке прикрепили в ФСБ, эта Карина написала ей во «ВКонтакте», и Лера сразу же с ней подружилась. Я у дочки спрашиваю: откуда она появилась? И Лера отвечает: это моя подруга! «Откуда ты ее знаешь?» – «В интернете подружилась!» А у дочки все подруги, все друзья… А сейчас, когда она сидит, у Леры, как оказалось, нет ни одной подруги, ни одного друга.
– А молодой человек у нее до задержания был?
– Был. И как только Леру закрыли, он тут же пропал. А она его из армии ждала, навещала его там, привозила ему шоколадки, конфетки и разные вкусняшки… В СИЗО Лере писали только две ее подруги – Полинка и Кристинка, но обе, как дочку этапировали в колонию, пропали.
– В приговоре утверждается, что ваша дочь «по характеру формировалась склонной к переменам настроения, упрямой, своенравной, допускала прием наркотических средств».
– Про «наркотические средства» – это вранье! И те «журналисты», кто так пишут с подачи ФСБ, клевещут на мою девочку. Там еще сказано, что дочка «в связи с уходами из дома, противоправным поведением помещалась в социально-реабилитационный центр». Вот это правда. В 13 лет, когда у Леры начался переходный возраст, она тайком уходила из дома и ночевала у подружек, у той же Полинки. Мы ее искали с полицией. Нервы нам потрепала наша дочь изрядно. И в конце концов мы отправили ее в «Медвежонок» – социально-реабилитационный центр для несовершеннолетних у нас в Ярославле, передачки ей туда возили. Лера пробыла там две недели, после чего клятвенно нас заверила, что больше от нас сбегать не станет. Вернулась, провела дома три дня – и снова слиняла. А первый раз она от нас убежала в три года – перелезла через забор, так улица ее манила. Это был ужас, что мы пережили тогда. А дочка нам сказала: «Вот вырасту – буду всю ночь гулять». Но в 16 лет она немного угомонилась.
– Вы знали, что ваша дочь переписывается с провокаторами?
– Знала, что переписывается, но не знала, что они провокаторы. И если бы я знала, что моя доченька в тот вечер туда поедет, я бы ее не пустила. Заперла бы ее в квартире и спрятала бы ключи. В тот день она почему-то не пошла на работу, хотя должна была. Спрашиваю у нее: дочь, что случилось? А она: я позвонила и договорилась, не хочу сегодня никуда идти. И лежала в своей комнате, и обедать не стала… И настроение у нее такое… непонятное было. А я с цветами копалась. Заношу ей цветок и опять спрашиваю: дочь, что случилось?! А она: они мне опять пишут, предлагают купить смесь «поджигательную». А я ей: дочь, ну мы же с тобой на эту тему разговаривали. Она: разговаривали. «Ну ты же знаешь, какие последствия тебя потом ждут? – Знаю. – И ты что, не поняла? – Поняла». Ну, и весь разговор. Она до вечера сидела-сидела, думала-думала. А я в это время думала, что до нее что-то дошло. Нет, ни фига не дошло! Собралась – и поехала. А я рано легла и где-то в полночь проснулась – смотрю, до сих пор нет ее. Мне что-то так плохо стало… Она мне сказала на прощанье: «Мам, я сейчас вернусь». И все – не вернулась больше. (Плачет.)
«Они ее били. Заставляли стоять на снегу без обуви и носков…»
– Когда Валерия впервые сказала вам, что ей кто-то пишет?
– Они с ней переписывались где-то с конца сентября-начала октября 2022-го. Лера подошла ко мне и сказала: «Мам, мне вот украинец написал». Я спросила, что пишет. Дочка пересказала: «Ну, там «привет, ты из России и нас поддерживаешь, какая ты молодец». А я ее предупредила: «Лер, ты общайся, но смотри, там дядя в кепке может сидеть, из ФСБ. Уже такое было». Ну вот они так переписывались-переписывались (согласно приговору, с «Андреем» и «Степаном» – ред.), и тут они ей через какой-то из мессенджеров – не помню, Телеграм или Вотсапп, позвонили, предлагали вот эту всю хрень. На один из звонков ответила уже я: «Не надо Лере надоедать». От звонящих же я услышала, что у меня уголовный штраф в 350 тысяч рублей за «дискредитацию армии» неоплаченный. Лера им, как выяснилось, поведала. Они предлагали мне его оплатить, а еще купить нам квартиру в Украине. Я отказалась от всех этих предложений. Они поняли, что от меня ничего не добьются, и вновь переключились на дочку. Ей они писали изначально во «ВКонтакте», где она состояла в каких-то украинских группах. Видимо, там ее и нашли. Писали не каждый день – периодически пропадали. Однажды Лера по моему настоянию попросила одного из них прислать свою фотографию, чтобы она хоть увидела, с кем ведет переписку – их странички были пустыми. На что он ей написал: «А нам нельзя слать свои фото, нам не разрешают, нас за это наказывают». Единственную, кого дочка видела, – это эту «Герань», которая поджидала Леру у здания администрации. Она стояла вдалеке и ее охраняли сотрудники ФСБ.
– Когда вы голосом через мессенджер общались с этими подстрекателями и просили не надоедать Лере, вы думали, это… кто?
– Ничего. Мне и в голову не пришло, что это могут быть мошенники и тем более сотрудники ФСБ. Я им только ответила тогда, чтобы они не настаивали на этом… А сейчас вспоминаю, что попрощалась с ними двумя словами… их лозунга. На который тоже принято отвечать два слова. Но они не сразу ответили, а после паузы. А сначала замешкались, замялись. И произнесли так, неохотно. У меня возникло какое-то подозрение, но я его отогнала от себя… А еще я пробивала в интернете тот украинский номер, с которого они ей писали и звонили, и видела, что он украден. Вот тоже никогда бы не подумала, что фсбшники могут такими номерами пользоваться.
– Вы спрашивали у них уже после того, как Валерию посадили, почему они с ней так поступили, почему сломали ей жизнь?
– Спрашивала, глядя в глаза. А они меня в ответ: «А вы почему так не любите ФСБ?» В том, что случившееся с Лерой – их рук дело, они мне так и не признались. На мои прямые обвинения в этом они молчали. Дочка спустя почти год после того, как ее схватили в феврале 2023 года, рассказала мне (когда выдался момент без прослушки), что они ее тогда пытали. Они ее били. Заставляли стоять на снегу без обуви и носков, в одних трусах и футболке. Окунали головой в сугроб. Сутки не кормили и не поили ее, только выводили в туалет. А на ночь пристегнули наручниками к идущей под потолком раскаленной радиаторной трубе. Прижали при этом спиной к самой батарее так, что от жары она чуть не угорела. Она от нее задыхалась всю ночь. Также Лера добавила, что все ее мучители были из одного кабинета. А из другого, когда она осталась одна, пришел другой оперативник – и подложил ей под руки свою куртку, чтобы она их совсем не сожгла. Зачем они ее пытали? Наверное, чтобы она призналась во всем не только на бумаге, но и на камеру. С дочкой же это традиционное «признательное» видео записали, которое крутили по всем пропагандистским каналам, и даже в феврале 2025-го, спустя два года после так и несостоявшегося поджога, повторяли по «Первому каналу». Разумеется, после таких издевательств она все сказала так, как они требовали. Со мной, когда забрали по «дискредитации ВС РФ», вели себя вежливо – предлагали «чай, кофе, потанцуем». Когда я так же вежливо отказалась, намекнули, что мне скоро «понадобится водичка». Это значит, будут прессовать. Тут забегает один с наручниками и давай на меня кулаками махать. Я оказала легкое сопротивление. Но они все равно усадили меня перед смартфоном на штативе, включили запись и потребовали назвать ФИО, дату рождения и прочее. Но на вопрос, как я отношусь к специальной военной операции, я все равно ответила не так, как им хотелось, поэтому этот материал ни в какой эфир и не вышел. За дискредитацию меня осудили в октябре 2022 года. Сейчас я думаю, что из-за меня они и вышли на Леру, ведь с ней вступили в контакт примерно в то же время. Когда меня забрали в отдел, оперативники приезжали к нам домой за моим телефоном – и встретили дочку. Она отдала его им, только когда те пригрозили, что перевернут все в квартире вверх дном на обыске.
– Вы винили себя потом, что не уберегли дочь?
– Да. И Лере говорила и писала, что виню себя в том, что сердце не подсказало, что она все же на это пойдет. Мы эту тему обсуждали неоднократно. Главное, что она не винит меня. Лерка – она вообще, доброжелательная… А то, что я сразу или раньше всю эту переписку не пресекла, пока не было слишком поздно… Это мы в 2025 году так рассуждаем, а тогда, в конце 2022-го-начале 2023-го еще не было столько предупреждений о мошенниках под видом ФСБ… Теперь же наш случай – не единичный. Знаю, что из Ярославля так посадили еще двоих – и оба старше дочки почти на 10 и на 20 лет. Дочке предлагали и самой съездить в соседний Углич за взрывным устройством. И принять взрывчатку, когда они ее бы сами привезли к нам в жилище. В обоих случаях, уговаривали они, ей не придется поджигать самой, нужно только помочь устроить взрыв дистанционно. А когда она не соглашалась, они увещевали ее так: «Ну, чего боишься! Вот у нас в Украине 13-летняя девочка и то – танк взорвала». Вот такой был разговор. Это я не придумываю – на самом деле так было.
– А вы им верили тогда, что на самом деле так было?
– Не особо. Как-то «Андрей» месяц не выходил на связь. И на нас вышел его «товарищ». Он объяснил, что «Андрей» ехал на задание, подорвался и находится в тяжелом состоянии. Спрашиваю: как там «Андрей»? А он: ой, все очень плохо, туды-сюды, ждем вертолет, которым его надо отправлять. А я про себя думаю: у них что, с вертолетами там разве могут быть проблемы? Меня это смутило. А вот Лера всему верила. Они ей внушали, что «очень уважают» людей «с такой позицией», она уши-то и развесила. Вообще мы обе на этот счет сильно не заморачивались почему-то. Пишут и пишут. Повторюсь, я была уверена, что дочка не пойдет на это (напомним, сотрудники ФСБ подстрекали тогда еще 19-летнюю Валерию Зотову пожечь здание администрации, где собирали помощь «бойцам СВО», в некрасовском селе Карабиха – ред.). И даже когда ночью ко мне ворвались фсбшники, я сразу и не поняла, что произошло.
«Обычные мечты были: выйти замуж, детей родить»
– О чем Лера мечтала до того, как лишилась свободы?
– Обычные мечты были. Выучиться на парикмахера и работать в салоне красоты. После школы она трудилась разнорабочей или кем-то вроде грузчицы или упаковщицы – коробки таскала, упаковывала. На пункте выдачи онлайн-заказов, на рынке в рядах с овощами и фруктами, последнее место работы – сетевой супермаркет. Там дослужилась до бригадира, так как была самая шустрая и всех подгоняла. Кстати, бывшие коллеги о ней хорошо отзывались в комментариях в соцсетях уже после ее посадки. Жалели ее… Зарабатывая, дочка копила на поездку на юг – она никогда не была на море… Самое важное для нее, Лера мечтала выйти замуж, детей родить. А сейчас у нее ощущение, что ее молодая жизнь загублена, и она заявляет мне: мам, у меня срок заканчивается 16 февраля 2029 года, мне тогда будет уже 25 лет – совсем старая, кому нужна буду, придется ребенка из детдома брать. Конечно, сейчас и в 40 первого спокойно рожают, но дочку тоже можно понять – сейчас самое время гулять, влюбляться… А женихи у Леры в заключении все же есть, только они сами в своих колониях и тюрьмах сидят. Ей писали другие политические заключенные, но дочке их письма не пропускала цензура. Поэтому сейчас они адресуют свои весточки мне, а я заучиваю их наизусть и зачитываю Лере на наших длительных свиданиях. Трогательные, нежные послания, в них – обещание любви и счастья, когда это все наконец закончится. И я сама поддерживаю с помощью «Почты России» и электронных сервисов разных политзаключенных – столько, сколько физически тяну. В активной переписке состою с более чем 30 из них. Да, это много. И я каждый раз говорю себе, что больше не возьму на себя новенького, но все равно беру, когда информация о ком-то достойном и неизвестном появляется в сводках новостей. Меня саму эти письма спасают от тоски по дочери (нет ни дня, чтобы я о ней не думала и не переживала), кроме заботы о семье, только ими и живу… И спасибо, что хоть от тех, кто на воле, дочке не все, но все же письма передают. И она всем очень благодарна за поддержку, всем старается отвечать, когда есть время и силы. Единственное, в августе 2024-го ей писали про обмен политзаключёнными. У Леры случилась истерика. С теми, кто ей об этом сообщал, она больше не общается, да простят они нас. Но, когда ты там, воспринимать такие события… непросто.
– В колонии, как вы нам уже рассказывали, Валерия не идет ни на какое сотрудничество с администрацией. В кого она такая принципиальная?
– В меня. (Смеется.) Когда ночью к нам домой вломились с обыском по Лериному делу, в ходе него изъяли нашу технику – ноутбук, фотоаппарат, телефоны… Изъять – изъяли, а унести не могут: забыли пакеты. Попросили у нас наши пакеты. У меня, разумеется, были, но я не дала. Из принципа. Сказала: раз так, со своими пакетами приходить нужно. А они на это сказали, что сейчас вывалят содержимое помойного ведра на пол и возьмут пакет из-под этого мусора. А я им на это сказала, что этот мусор у них на голове и окажется в таком случае. В итоге они сдернули клеенку с пола – и завернули свою добычу в нее. Но пакет я им так и не дала.
– Как проходят ваши длительные свидания?
– Когда у нас длительное свидание (раз в три месяца), Лера в его первый день на работу не выходит. Сидит накрашенная и с завитыми кудрями – и меня ждет, не отрываясь, в окно лагерное смотрит. Когда мы встречаем, сначала плачем. Потом смеемся. Затем – по-разному. Доченька тоже старается обо мне позаботиться. На мой день рождения неравнодушная женщина, которая переписывается с Лерчиком, по ее просьбе отправила мне букет моих любимых ромашек. А Леру с ее 21-летием поздравил Макс Покровский из «Ногу свело!»: написал ей на открытке слова поддержки. А на 8 марта дочке из своей колонии через нас, мам, передал открытку с собственным стихотворением, написанным специально для нее, другой политзаключенный – Илья Шакурский. И говоря в нем о Лере, он пишет «мы».
– Кто ждет Валерию дома, кроме мамы и тех, кто ее поддерживает?
– Кот Ганс, о котором она очень заботилась. Ее отец Игорь. Он работал газоэлектросварщиком, сейчас занимается строительством. У Леры есть старший брат – он живет в Туле, и младшая сестра – она с нами, в Ярославле. А мы с папой сами из Якутии, из города Мирный. У Игоря в роду были немцы, у меня – украинцы и поляки.
– Как изменилась ваша дочь за те два года и два месяца, что она в заключении?
– Она повзрослела. Разговоры у нее стали такие… слишком взрослые. И лучше стала выражать свои мысли. Но в колонии ее взрослой, видимо, не считают. Там дочку определили не только на швейное производство, но и вновь в девятый класс школы, который Лера уже окончила. У нее есть аттестат об основном общем образовании. Но ей заявили – тебе все равно сидеть долго, еще раз окончишь. Но дочка отмечает, что в колонии самое хорошее – это как раз учителя. Они к сидельцам относятся с душой и с пониманием.
