За последние три года политическим активистам в три раза чаще стали назначать принудительное психиатрическое лечение. Адвокаты считают, что карательная психиатрия больше не изжитый советский метод борьбы с неугодными, а суровая действительность. «СЗ» рассказывает, кому могут назначить принудительное лечение, почему это происходит — и как адвокатам приходиться защищать права доверителей в психиатрических клиниках.
Диагноз: чувство справедливости
Суды стали в три раза чаще назначать принудительные меры медицинского характера по политическим делам. По данным проекта ОВД-Инфо, с 2011 по 2020 годы правозащитники зафиксировали 12 подобных решений судов, а с 2021 по 2024 годы – уже 38. Может показаться, что это не так много. Ведь последние 6 лет суды в среднем назначают принудительные меры примерно 8 тысячам человек в год.
Однако стоит учитывать, что речь идет именно о делах, которые правозащитники считают политическими — и не обо всех из них становится известно общественности. Поэтому собеседники «Слово защите» советуют смотреть не на числа, а на тенденцию.
Только за последние месяцы суды отправили на принудительное лечение нескольких фигурантов политических дел. Так, 15 мая Диниса Хамидуллина из Москвы, арестованного на 14 суток за неповиновение полиции после выкрика «Нет войне» на Красной площади, перевели из СИЗО в психиатрическую больницу. Там, по словам Хамидуллина, ему кололи психотропные препараты, от чего ему было тяжело стоять, передвигаться и даже держать ручку.
На следующий день, 16 мая, красноярскую правозащитницу Ольгу Суворову задержали прямо в кабинете врача и попытались отправить в психиатрическую больницу. Сама правозащитница считает, что так силовики пытались сорвать собрание партии оппозиционерки Екатерины Дунцовой. Ранее Суворовой уже назначили судебно-психиатрическую экспертизу. В заключении врачи указали, что Суворова «фиксирована на стремлении помочь окружающим <...> активно участвовала в общественной жизни региона, и это представляет собой отклонения от образа обычного человека…».
Похожим образом пытались обосновать необходимость судебно-психиатрическую экспертизы для сооснователя Центра «Мемориал» Олега Орлова. Прокурор заметила «обостренное чувство справедливости, отсутствие инстинкта самосохранения, позерство перед гражданами».
В тот же день, 16 мая, Уссурийский райсуд отказал в переводе Александра «Шамана» Габышева из психбольницы специального типа (там Габышев находится уже два года) в больницу общего типа. О переводе уже во второй раз просили врачи, которые наблюдают Габышева. Но прокуратура посчитала аргументы медиков неубедительными.
«Повлиять на экспертизу невозможно»
Принудительные меры медицинского характера (ПММХ) — термин, закрепленный в Уголовном кодексе. Их могут применять только к людям, совершившим преступление, признанным невменяемыми и представляющими угрозу для себя или общества. Не стоит путать с недееспособными — это «гражданский» термин, закрепленный в Гражданском кодексе.
Признаки невменяемости в момент совершения преступления определяются по медицинским и юридическим критериям. За медицинские критерии отвечают врачебные комиссии из психиатров и психологов. Они проводят экспертизу, то есть опрашивают пациента и анализируют его состояние, а также изучают медицинские документы (если человек ранее наблюдался у психиатра).
«Эксперты не обладают полномочиями именно для признания человека невменяемым — такими полномочиями по закону наделен суд», — объясняет юрист Алексей Прянишников.
В результате экспертизы может быть выявлено наступившее после совершения преступления психическое расстройство, делающее невозможным назначение или отбывание наказания – это одно из оснований для применения принудительного психиатрического лечения. Задача экспертизы — ответить на два ключевых вопроса, указывает юристка «ОВД-Инфо» Ева Левенберг.
1)Был ли человек вменяем в момент совершения деяния или психическое расстройство наступило позже?
2)В случае невменяемости связано ли психическое расстройство с опасностью для него или других лиц и есть ли вероятность, что человек причинит кому-либо существенный вред?
«Даже в случае положительного ответа экспертов на оба вопроса решение о назначении ПММХ выносит суд, который может согласиться с экспертами и назначить ПММХ или не согласиться», — объясняет Левенберг.
В последнем случае уголовное дело все равно подлежит прекращению из-за невменяемости обвиняемого, но наказание или уголовно-правовые меры не назначаются. Повлиять существенным образом на врачебную экспертизу очень сложно, зачастую невозможно. Юристка «ОВД-Инфо» Ева Левенберг
Единственный способ попытаться контролировать объективность экспертизы — добиться присутствия адвоката при ее проведении.
Кто в зоне риска?
Экспертизу могут назначить только при законных основаниях. Впрочем, определяет их следователь по уголовному делу — часто так, как ему выгодно.
Самый распространенный повод для назначения экспертизы — взаимодействие подозреваемого или обвиняемого с психиатрией в прошлом. А также травмы головы в анамнезе. «Да, есть врачебная тайна, но, когда информацию, например, из диспансера, запрашивает следователь по уже возбужденному уголовному делу — диспансер обязан ответить и предоставить все данные по конкретному человеку, — объясняет директор Независимой психиатрической ассоциации Любовь Виноградова*. — Сейчас это взаимодействие налажено довольно четко, и по месту жительства человека хранится все его досье: если, скажем, в 15 лет он наблюдался у логопеда в связи с заиканием или у него были ночные страхи, и семья обращалась за помощью к психиатру».
Третье, самое трудно проверяемое основание — мнение самого следователя о подозреваемом или обвиняемом. То есть следователю может показаться, что с человеком что-то не так, во время допроса он ведет себя неадекватно. Например, слишком часто улыбается, отвечает не на прямой вопрос, агрессивно реагирует на слова следователя.
Любая вещь, которая покажется следователю неадекватной и непонятной, может привести к проведению экспертизы. Если к моменту экспертизы человек уже успокоился, стал вести себя сдержанно, прямо отвечать на вопросы экспертов, то, как правило, все заканчивается благожелательно. Директор Независимой психиатрической ассоциации Любовь Виноградова
Но нередко люди во время экспертизы начинают «качать права», заявлять о незаконности процедуры, отказываются общаться с экспертами. Это самый плохой вариант, потому что из-за отказа общаться врачи указывают на невозможность установить наличие психических расстройств
Алексей Прянишников считает, что главная задача следователя найти правильный подход к врачам, которые и должны найти у человека признаки психических расстройств. «В психиатрии диагнозы выставляются не по результатам объективных исследований, будь то анализы крови, томография или что-то еще, а исключительно на основе субъективных выводов психиатров и психологов. И это поле для искажений и злоупотреблений», — отмечает юрист.
Так, например, врачи могут указать в качестве признаков психических расстройств «оппозиционность», но не в политологическом, а в социологическом смысле. То есть выявить у человека склонность к протестам против существующих порядков, противопоставление себя большинству. При этом социологическую оппозиционность врачи подтверждают частым участием человека в протестных политических акциях.
Другой пример, который приводит Прянишников — диагностирование бреда или бредовых идей, если человек уверен в необходимости реформ в обществе и институтах власти, описывает схемы их нового устройства.
По мнению юриста, оспаривать такие выводы психиатров сложно из-за того, что суды в принципе не хотят ставить их под сомнение. Защита может и должна привлекать независимых специалистов-психиатров и психологов, чтобы объяснять суду необходимость проведения повторных экспертиз в других медучреждениях. Однако на практике в политических делах это «разбивается о практически тотальные отказы судов». В большинстве случаев судьи мотивируют отказы формулировкой: «экспертиза проведена специалистами с большим опытом и высокой квалификацией, нет оснований не доверять их выводам».
Ева Левенберг «при неблагоприятной экспертизе» рекомендует не сдаваться и заручиться исследованиями других профильных специалистов, показаниями свидетелей, проработанной позицией защиты. Иногда это помогает убедить суд хотя бы в том, что обвиняемый не опасен для общества, и по этой причине не назначать принудительные меры. «Таких кейсов немного, но в нашей практике они были», — указывает она.
Хуже тюремного срока
Если экспертиза все же признала человека невменяемым, суду предстоит назначить один из четырех вариантов ПММХ. Самый легкий уровень принудительного лечения — амбулаторный. Это значит, что человек будет жить дома, но ходить на обязательные приемы к районному психиатру и выполнять назначения врача.
Две другие формы — это стационары общего и специализированного типа. В «общих» содержатся как пациенты с ментальными расстройствами, поступившие в учреждение на общих основаниях, так и пациенты, поступившие в учреждение по решению суда. В спецстационарах содержатся только пациенты, поступившие для применения к ним ПММХ.
Самый строгий уровень — это стационары специализированного типа с интенсивным наблюдением. Это, по сути, больницы-тюрьмы, которые подчиняются не только Минздраву, но и ФСИН. Внутри отделения есть охрана, а пациент не может выйти из палаты без сопровождения сотрудника ФСИН.
Любовь Виноградова указывает на сложившуюся практику — сегодня суды практически никогда не назначают амбулаторные меры. «Гораздо чаще назначается стационарное лечение — общего или специализированного типа, — отмечает она. — Это и более суровый режим, и более длительный процесс возвращения человека домой — потому что в России принята поэтапная система возвращения».
Из стационара с интенсивным наблюдением никогда не выпишут сразу: сначала человека переведут в специализированный стационар, затем в общий, и уже потом — на амбулаторное лечение.Директор Независимой психиатрической ассоциации Любовь Виноградова
Именно по этой причине принудительные меры часто оказываются более жестоким наказанием, чем тюремный срок. Последний четко устанавливается приговором, а принудительное лечение можно продлевать бесконечно.
«Пациенты называют лечение пыткой»
Принудительное лечение в психиатрическом стационаре заключается в особом режиме содержания, приближенном по условиям к тюремному, и в применении медикаментов — нейролептиков, транквилизаторов, успокоительных препаратов.
На вопрос, могут ли человека специально обкалывать «нужными» препаратами, чтобы парализовать его умственную работу, Алексей Прянишников отвечает утвердительно. Препараты, используемые в психиатрии, могут довести до состояния «овоща» человека с любым состоянием психики, указывает он.
К сожалению, российская психиатрия не гнушается использованием того же галоперидола – устаревшего препарата с множеством побочных эффектов. Работая в деле Габышева в период нахождения его в стационаре в Якутске, я был свидетелем его полуобморочного и крайне заторможенного состояния, вызванных передозировкой галоперидола. Юрист Алексей Прянишников
В таком состоянии, вспоминает защитник, Габышев присутствовал на судебных заседаниях по уголовному делу. Это продолжалось до тех пор, пока «шаман» не потерял сознание в зале суда. Затем галоперидол ему отменили.
Заторможенное состояние пациента, находящегося на ПММХ, связано с тем, что человеку могут быть назначены нейролептики без корректирующих препаратов, указывает Любовь Виноградова. «Переносить такое лечение тяжело, и многие пациенты называют его пыткой», — подчеркивает она. Случай Александра Габышева в Ассоциации изучали несколько лет, эксперты НПАР даже писали свои заключения для суда, а новостям о деле «шамана» на сайте Ассоциации посвящен целый раздел. «Он спокоен, у него порядочное поведение, у него больше нет никаких идей идти на Кремль, но суд отказывает в переводе», — констатирует Виноградова.
Право на защиту в условиях психбольницы
Ева Левенберг отмечает, что направленный на принудительное лечение имеет те же права на защиту, что и другие обвиняемые. По закону администрация лечебного учреждения не может вмешиваться в работу адвоката. Однако на практике часто происходит иначе. Администрация всячески пытается ограничить контакты «для скорейшего выздоровления и избежания рецидивов».
Закон не устанавливает жестких запретов и не ограничивает свидания с доверителем в пределах установленного графика. Однако общение может ограничить лечащий врач, сославшись на неудовлетворительное психическое состояние пациента.
Перепроверить это почти невозможно — защитника не пустят в закрытое учреждение. Поэтому если адвокат сомневается в достоверности информации врачей, он должен обращаться в ОНК. Наблюдательные комиссии имеют право проводить мониторинг стационара и посещать его. Кроме того, адвокат может обратиться в прокуратуру и в органы власти, которым подчиняются эти учреждения — преимущественно это региональные минздравы или их руководящее федеральное ведомство. Сам пациент, конечно, тоже имеет право знакомиться с материалами дела, а все ограничения этого права могут быть обжалованы в суде.
Из-за трудностей с попаданием в больницу защитникам сложно отслеживать применение препаратов и контролировать состояние доверителя. «Периодическое получение медицинских документов позволяет минимизировать, но не исключить полностью возможность фальсификаций , — отмечает Прянишников. — Врачи могут побояться возможной ответственности, ведь вне зависимости от того, кто «заказал» дело, этот самый заказчик в случае чего будет в стороне. В таких делах нет явных письменных указаний, скажем, ФСБ или СК, что делать с человеком. А отвечать за последствия придется врачу».
Психиатрия как метод борьбы с активистами
Алексей Прянишников уверен, что случай его доверителя Габышева дал старт возвращению в России карательной психиатрии и что эта очевидная тенденция все больше набирает обороты. Адвокат связывает это с общим ужесточением репрессий по отношению к инакомыслящим и отработкой на примерах конкретных дел методик карательной психиатрии, их масштабированием с целью более широкого применения.
Психиатрия как мера воздействия вполне эффективна с точки зрения правящего: люди, применяющие этот способ давления, уверены, что среда, окружение, медикаменты и практическое отсутствие сроков лечения способны воздействовать на конкретного человека, а также запугать окружающих.Юрист Алексей Прянишников
«Плюс сюда же [относится] стигматизация: в российском обществе отношение к людям с психическими расстройствами пренебрежительно-насмешливое, — отмечает Прянишников, — и представители власти полагают, что, направив того или иного фигуранта политического дела в психбольницу, назвав его невменяемым, можно дискредитировать этого человека и все его действия, идеи».
О возвращении карательной психиатрии, по мнению Любови Виноградовой, сегодня говорить рано. «До новых законов и новых статей люди жили спокойно, — объясняет она. — У них, возможно, были какие-то отклонения, но эти люди никого не обижали. А теперь они написали что-то в интернете, и их тут же схватили. И если, к примеру, их обвинили в экстремизме, то это очень серьезное обвинение, а значит — будет или серьезный приговор, или серьезное лечение».
Закон «О психиатрической помощи» и общее законодательство о психиатрии в РФ Виноградова считает хорошими рабочими инструментами для помощи людям. Однако, по ее мнению, применяют их все чаще избирательно, и это может привести к опасным последствиям.
Алексей Прянишников соглашается, что принятый «в свободные времена» закон о психиатрической помощи «вполне неплох» и содержит подробные формулировки, закрепляющие права пациентов. Однако проблема, по его мнению, не в законе, а в «отсутствии реальной независимости судов и нарушении судьями принципа состязательности процесса». Судьи все чаще слепо доверяют выводам назначенных следствием экспертиз и отказывают защите в проведении повторных исследований. «Уголовно-процессуальный кодекс в статье 445 устанавливает, что если медицинское заключение вызывает сомнение, то суд по ходатайству лиц, участвующих в судебном заседании, или по собственной инициативе может назначить судебную экспертизу, истребовать дополнительные документы», — объясняет Прянишников.
Как видно, суд может, но не обязан назначить экспертизу. В идеале следует внести изменения в УПК в этой части. Это способно снизить злоупотребления в этой категории дел и сделать процесс более состязательным.Юрист Алексей Прянишников
Напомним, что в ноябре прошлого года Конституционный суд высказался о законности применения, а точнее продления принудительных мер на неопределенный срок. КС не только заявил, что процедура продления ПММХ сколько угодно раз в течение какого угодно периода — законна, но и заключил, что это продление может превышать максимальный срок лишения свободы по статье УК, которая вменялась человеку. Отметим, что ни УДО, ни помилования принудительные меры медицинского характера, конечно, не предусматривают.
В марте стало известно, что Минздрав намерен дать психиатрическим больницам запрещать свидания с их пациентами. Такая мера планируется к реализации «в интересах здоровья или безопасности пациентов, а также в интересах здоровья или безопасности других лиц на основании решения, принятого заведующим отделением или главным врачом по рекомендации лечащего врача».
Алексей Прянишников отмечает, что практика отказа в свиданиях с пациентами по факту применяется и без каких-либо нормативных правовых актов. Никаких мер воздействия на эти произвольные действия врачей нет, указывает защитник. Комментируя проект Минздрава, он отмечает, что документ нужен для легализации сложившейся практики. «Разумеется, это подтолкнет к более широкому использованию запретов на свидания: будет решаться задача полной изоляции пациентов, находящихся в психиатрических стационарах, – прогнозирует Прянишников. – Запрет на свидания будет устанавливаться по произвольному решению врачей без участия судебной власти, что ограничит возможности защиты пациентов».
Таким образом, проект Минздрава может стать еще одним шагом к раскручиванию механизма карательной психиатрии как способа борьбы с неугодными.
*Исполнительный директор Независимой психиатрической ассоциации России Любовь Виноградова скончалась 27 мая. Разговор с ней был записан в феврале.
