― Я не очень хорошо знаю историю Седы, расскажи пожалуйста о ней: как вы стали подругами?
― У меня сейчас какое-то странное раздвоение восприятия этой ситуации. Есть Седа, а есть Саида, хотя это один человек. Саида — это моя подруга, наша с Марьям. Мы между собой её так и называем. Мы за неё переживаем, и Марьям старается верить, что она жива. Она пытается укрепить во мне эту надежду.
Но при этом мы всё равно иногда обсуждаем возможность, что её могли убить. Сложно в это не верить, когда её так долго не показывают и нет никакой связи.
Седа (или Саида, она выбрала себе это имя) уехала из Чечни после того, как ей стала угрожать опасность там, на родине. Она обратилась к правозащитникам, которые помогли ей выбраться, но когда срок пребывания в шелтере СК SОS (Команда правозащитников, которая помогает ЛГБТК+ людям и членам их семей, столкнувшимся с опасностью для жизни на Кавказе) подходил к концу, она оказалась в сложной ситуации: не было денег, стабильной работы и жилья.
Через общую подругу Марьям, с которой я давно дружила, я познакомилась с Седой. Она оказалась самостоятельной и решительной, быстро адаптировалась в Питере. Но зарплата на её новой работе была копеечной и не позволяла арендовать жильё. Мне, в свою очередь, тоже не помешала бы соседка, чтобы меньше платить за съём жилья, и я предложила Седе жить вместе. Мы договорились, что она будет платить часть аренды.
Однако вскоре произошёл тревожный инцидент. Двоюродный брат Седы, который её искал, нашёл её через зарплатную карту, оформленную на её настоящее имя. Двоюродный брат приехал в Питер, угрожал ей связями семьи с правоохранительными органами, пытаясь убедить вернуться домой.
В этот момент Седа сбежала из кофейни, где работала. Она выкинула свой телефон, чтобы избежать слежки, и нашла случайных прохожих, которые помогли ей связаться с СК SOS через Telegram. Там ей сказали вернуться в тот же шелтер, где она уже жила ранее, и заказали такси. Она так сильно боялась в тот момент, что даже купила шапку с головы таксиста, скрывая свои заметные волосы, чтобы её не узнали по камерам наблюдения.
Когда Седа скрылась, я была в шоке: мы с ней договорились встретиться после её работы, но она не ответила на звонки. Кафе было закрыто, но её нигде не было. Позже она связалась со мной и объяснила, что произошло, и мы организовали доставку её вещей в шелтер через такси. После этого мы продолжали общаться, но для её безопасности и в соответствии с правилами шелтера это было только дистанционно.
Позднее Седа приняла решение остаться в России, покинув программу СК SOS. Мы начали общаться лично весной, и с тех пор проводили много времени вместе и поддерживали друг друга.
А потом ее похитили из Петербурга в Чечню…
После её исчезновения было много тяжёлых моментов. Например, мне присылали фото обгоревшего трупа женщины и говорили, что, возможно, это она. Фото без цензуры, просто тело, без лица, без возможности опознать. И ты смотришь, потому что, как бы ни было страшно, тебе нужно понять — это она или нет.
Я как-то научилась разделять это на две части. Одна — это личное, моя подруга Саида, о которой я почти не говорю публично, потому что это слишком тяжело. Другая — это Седа Сулейманова, о которой я рассказываю журналистам. Я повторяю уже много раз сказанные слова, выдаю факты, но не включаю эмоции.
Иногда я общаюсь с Марьям, рассказываю ей, что вот ещё кто-то хочет взять интервью, и в этот момент я не думаю про Саиду. Я думаю про дело, про борьбу, про то, что мы пытаемся спасти Седу Сулейманову. Но когда мы говорим именно про Саиду — это другое. Это разговор про нашу подругу.
В публичном пространстве я выгляжу как единственная подруга Седы, но это не так. Марьям тоже была ей близким человеком. Они долго жили вместе в шелтере. У них похожий опыт, похожие истории, одинаковое понимание мира. Марьям говорила, что Седа была ей как старшая сестра.
И это тоже одно из самых тяжёлых ощущений в этой истории. Я потеряла подругу. Но Марьям потеряла не просто подругу — она потеряла семью, которую сама себе создала.
Мы с Марьям всё это время пытались понять, жива ли Саида. В какие-то моменты даже Марьям начинала верить, что её убили, хотя обычно держится за надежду.
Объективно, если говорить не про Саиду, а про Седу Сулейманову, шансов на то, что она жива, почти нет. При такой огласке логично было бы её показать, если бы она была жива. Но логики у этих людей часто нет. Они могли бы не привлекать внимания к моему пикету, но привлекли.
Поэтому да, я не могу быть уверена. Я не хочу лишать себя надежды. Но если говорить честно, шансов мало.
― Как ты себя чувствуешь сейчас после всего случившегося?
― Чувствую себя нормально, полностью пришла в себя. Первые эмоции после освобождения были сильными — казалось, что я пьяна без алкоголя. Была счастлива, радовалась свободе, ведь меня могли оставить ещё на 10 суток.
Особенно порадовала реакция общества и медиа — не ожидала такой огласки, но именно в этом и был смысл пикета. Полиция невольно этому поспособствовала, пытаясь меня «прятать» и переводя из отдела в отдел.
Вчера окончательно пришла в себя: перестирала всю одежду, сумку, куртку — всё, что побывало в тюрьме. Это своего рода ритуал, важный для тех, кого задерживали.
― Ты предполагала что за пикет будешь задержана?
― Ожидала, что задержат на несколько часов, составят протокол и отпустят. Когда стояла уже три часа, даже подумала, что меня не тронут. Видимо, полиция не ожидала протестов в этом районе.
После первого часа я была уверена, что они меня заметили. Я стояла под камерами — их там на каждом столбе понатыкано. Мимо проезжали ДПСники. Было трудно представить, что за час они так и не обратили внимания на человека с плакатом. Если уж они так пристально следят за протестной активностью, то должны были заметить.
Когда всё же задержали, патрульные вели себя вежливо, шутили. Сначала даже не знали, в чём обвинить, просто расспрашивали, проявляли человеческий интерес. Как любой новый человек, который впервые слышал эту историю, они реагировали одинаково: задавали те же вопросы — «а может, она не убита?», «а может, её просто замуж выдали?», «а ты куда-то обращалась?». В целом, их реакция была обычной, человеческой.
Сначала патрульные вообще не говорили, что я что-то нарушаю. Потом им позвонили, и после этого они попросили мой паспорт, а затем показали на телефоне постановление Беглова об антиковидных ограничениях. До звонка начальства они, похоже, и сами о них не знали. Я лишь улыбнулась — эти нормы я знала гораздо лучше них.
После этого они какое-то время подождали, посовещались с начальством, решая, в какой участок меня везти — в 74-й или в 42-й. В итоге отвезли в 74-й. Там сначала тоже всё было вежливо и мило.
Я спросила, отпустят ли меня сегодня. Мне ответили: «Да, сейчас составим протокол и отпустим вас». То есть изначально предполагалось, что дело ограничится лишь антиковидной статьёй.
Но потом что-то изменилось…
― Как прохожие реагировали на тебя, когда ты стояла в пикете? Может, что-то говорили?
― Кто-то проходил мимо, не взглянув в мою сторону, кто-то, наоборот, интересовался, но не замедлял шаг. Одна бабушка подошла, прочитала плакат и поинтересовалась, чем может помочь. Я объяснила ей, что помочь она не может, но поблагодарила за участие.
Некоторые люди пытались сфотографировать меня, но один из них сильно испугался, когда заметил журналистов. Это показательно, как люди боятся быть замеченными. Прохожих с детьми было много. Я подумала, что эти дети вырастут, запомнят этот момент и будут знать, что отстаивать свои права — это нормально.
Интерес к пикету был очевиден. Люди в троллейбусах и машинах буквально прилипали к окнам, чтобы посмотреть и сфотографировать меня. В то же время те, кто шли мимо, избегали даже взглянуть на меня, как будто это было чем-то опасным.
Это показало, как сильно изменилось общественное восприятие. Раньше, в годы моей юности, люди подходили и обсуждали подобное, а теперь даже смотреть на человека с плакатом стало чем-то страшным.
— Как проходило задержание и общение с полицией?
Сотрудники патруля вели себя вежливо и дружелюбно. Мы даже шутили, общались на «вы», что, на мой взгляд, правильно. В участке поначалу тоже всё было спокойно: некоторые сотрудники выражали сочувствие, один даже упомянул, что был в Чечне и понимает ситуацию.
Потом меня просто оставили одну в комнате без камер со словами «ждите» на пять часов. Когда я уточнила, сколько могут держать без протокола, адвокат ответил – три часа. Я пошла спрашивать, но меня – на этот раз уже довольно грубо – снова отослали «ждать». Тогда я позвонила прямо в участок и спросила, почему меня удерживают без оформления. После этого тут же пришли сотрудники и объявили, что задерживают меня на ночь. На вопросы, в чём обвинение, отвечали: «Скоро узнаете».
― К тебе не допускали адвоката, объяснили это как-то?
― Объяснили очень слабо, сказали что это решение руководства. Я не знала, пытался ли адвокат попасть ко мне, так как я была в камере и не знала, что происходит за её пределами. Мне не разрешали ему звонить, что меня раздражало. Мне даже не объяснили, почему я не могу позвонить адвокату. На следующий день он добился, чтобы его ко мне допустили, видимо, из-за смены сотрудников, которые оказались более адекватными.
— Тебе запретили звонить адвокату?
Да, но я всё равно позвонила. Когда мне сказали отдать телефон, я ответила: «Забирайте, если хотите». Никто его не отнял, и я успела позвонить адвокату, 112 и в «ОВД-Инфо». Только после этого у меня забрали вещи и отправили в камеру.
— Какие были условия в камере?
Выбирать пришлось между тремя одинаково грязными и холодными. Сотрудники сказали, что выдадут одеяло, но ничего не дали. Хорошо, что мне вернули куртку.Меня разбудили ночью со словами «одевайся, собирайся, сейчас повезём тебя в другое отделение». Я не показывала волнения, но внутренне напряглась: решила, что меня хотят «спрятать». Когда уже в коридоре я увидела адвоката, он успел сказать, что знает, куда меня везут, и поедет туда же. Это очень меня успокоило.
― Как ощущения были когда задержали, было страшно?
― Непосредственно в момент задержания не было страшно, потому что я была к этому готова — это был мой четвертый пикет, и меня задерживали каждый раз. Единственный раз, когда меня не успели задержать, это 23 августа. Тогда то сотрудники Следственного комитета опередили полицию, сказав, что хотят со мной поговорить. В остальных случаях задержание происходило в обычном порядке. Первый раз, 1 февраля, меня отпустили через несколько часов, составив антиковидный протокол, который позже не был использован. Во второй раз меня задержали на двое суток, но протокол не был применен, и результат был тот же — последствий не было.
Для меня само задержание не страшно, но было немного некомфортно, когда после обещания составить антиковидный протокол меня не только оставили на ночь, но и сказали, что я не могу даже позвонить своему адвокату.
― Будете обжаловать решение суда?
― Да, решение суда мы будем обжаловать. Протокол мне должны были показать сразу, а также дать возможность подписать и допустить адвоката. Мы с адвокатом должны были ознакомиться с протоколом, но этого не произошло. Он был с ошибками.
― Почему ты вышла в пикет?
― Потому что это единственный доступный мне способ создать инфоповод, привлечь внимание СМИ и общественности. Я не известный блогер или политик, поэтому медиа вряд ли освещали бы тему без резонанса. Я уже обращалась к тем, кто готов откликнуться, но этот ресурс исчерпан.
Пикет остаётся эффективным, потому что власть неизменно реагирует. Самая разумная для них стратегия — задержание на несколько часов с составлением антиковидного протокола. Однако вместо этого они создают громкий инфоповод, преследуя меня жёстче, чем требовала бы ситуация.
Поводом для пикета стало то, что уже 10 месяцев Следственный комитет Чечни ведёт расследование по статье «Убийство» после исчезновения Седы Сулеймановой, но до сих пор не нашёл её ни живой, ни мёртвой, не установил преступников. Все мои обращения в СК заканчиваются отписками. Если бы были результаты, об этом бы сообщили.
Я не верю, что это сложное дело — когда надо, власти находят людей мгновенно. Очевидно, следствие лишь делает вид, что работает. Я вышла на пикет, чтобы напомнить об этом. Судя по реакции людей и СМИ, тема действительно задела многих.
― Думаешь может это положительно повлиять на расследование по делу Седы?
― Думаю, что, в целом, да. Любые действия, которые привлекают внимание и создают шум, положительно влияют на то, чтобы дело хотя бы начало расследоваться. Изначально это дело было заведено только из-за шумихи. Когда только начинались обращения и подача заявлений, никакого дела не заводилось. Человек пропал 23 августа, а дело было заведено только 25 марта. При этом, даже когда некоторое время официальные лица Чечни, в том числе Мансур Солтаев, утверждали, что она жива, показывая с ней видео, со временем они уже не показывали никаких доказательств. Появились слухи, что она убита. Согласно сообщениям её родственников, она якобы сбежала 5 февраля, но это была ложь.
Однако дело было заведено только 25 марта, когда было более 2000 обращений от граждан со всей России, отправленных через онлайн-форму, организованную СК SОS. Эти обращения поступали в прокуратуру, Следственный комитет и к Татьяне Москальковой. Москалькова пыталась что-то сделать, но реальных действий не было. Прокуратура полностью проигнорировала обращения, ограничившись отписками. Следственный комитет, в отличие от остальных, хотя бы завёл дело, но тут возникла проблема: дело завел не федеральный Следственный комитет, не питерский, а чеченский. Чеченский следком формально занимается расследованием, но на практике ничего не делает, потому что следователи фактически поддерживают преступников, разделяя их взгляды и убеждения. Это очевидный факт.
Когда я ездила с адвокатом в Грозный на допрос, общалась с этим следователем, он был вежлив и любезен, как в личной беседе, так и по телефону. Они ничего плохого не говорят, ведут себя максимально корректно, но реальных результатов их работы нет. Это либо из-за того, что они беспомощные рыбки и не способны ничего сделать, либо они сознательно обманывают. Мне трудно поверить, что они рыбки, скорее всего, они просто не хотят расследовать дело.
Однако мой посыл на плакате в пикете как раз апеллирует к версии, что они беспомощные. Я пишу это, чтобы задеть их, оскорбить, вызвать реакцию. Мне важно, чтобы их начальство и федеральный Следком ощутили неприятные эмоции, когда увидят это. Своим плакатом я обвиняю чеченский Следком не в том, что они сознательно не делают ничего, а в том, что они бессильны и неспособны справиться с расследованием. Это достаточно оскорбительное обвинение для любого органа власти, особенно в такой стране, как Россия, поэтому я выбрала именно такой способ.
― Как семья твоя на это отреагировала?
Родители очень переживали, особенно когда в СМИ начали распространяться сообщения, что я якобы «пропала» из отделения полиции. Этот заголовок был, конечно, пугающим, но в то же время он сыграл свою роль в привлечении внимания. Новость быстро разлетелась, многие стали интересоваться, что произошло, но для семьи это был огромный стресс.
У родителей началась настоящая паника. Они воспринимали ситуацию буквально, боялись, что меня действительно где-то удерживают, и даже думали, что придётся искать меня в Чечне. Они были готовы в любой момент вылететь в Петербург, а если нужно — и дальше. К счастью, они смогли связаться с моим адвокатом, который их успокоил, объяснил, что меня уже нашли, что он со мной встретился и что моя ситуация находится под контролем. Это их немного отпустило, но, конечно, полностью тревогу не сняло.
— Было ли осуждение со стороны близких?
Нет, мои родители никогда не осуждали мою деятельность. Они не были в восторге, но всегда поддерживали. Скорее у них есть сожаление — не в том смысле, что они против моих действий, а в том, что им страшно за меня. Они боятся, что я подвергаю себя риску, и, конечно, хотели бы, чтобы я была осторожнее.
Со стороны друзей тоже не было осуждения, но их реакция была разной. Думаю, их это не так сильно шокировало, потому что все понимали, что я выйду в пикет и что меня могут задержать. Скорее они были удивлены жесткостью полиции, но глобально это не стало для них чем-то неожиданным. Конечно, я не могу знать, что каждый чувствовал в этот момент, но мне кажется, что паники у друзей не было.
— Как семья твоя на это отреагировала? Что сказали друзья? Получила ли ты больше поддержки или осуждения?
Да, и в гораздо больших масштабах, чем я ожидала. Мне писали не только близкие друзья, но и те, с кем я давно не общалась, просто знакомые, люди, которых я не видела годами. Некоторые звонили, предлагали помощь, спрашивали, чем могут поддержать.
Меня поразило, насколько широко разошлась информация. Даже люди, которые, казалось бы, читают только провластные СМИ, узнали об этом и выразили поддержку. Это действительно очень ценно.
В комментариях, в личных сообщениях мне писали слова благодарности, хвалили, подбадривали. Это придаёт сил, даёт ощущение, что ты не один, и что с такой поддержкой можно продолжать бороться с системой и можно добиться справедливости. Когда знаешь, что за тобой стоят люди, становится гораздо легче не бояться.
― Не пожалела что вышла в пикет и теперь получила административное наказание?
Нет, конечно же, я не пожалела. Напротив, я очень рада, что вышла, и особенно довольна тем, что выбрала правильное место. Мост Кадырова — это символическое место, и я сразу понимала, что оно идеально для пикета. Оказалось, что я была права: огромное количество комментариев касалось именно названия моста, многих это возмущает. Это помогло привлечь дополнительное внимание к моей акции.
Кроме того, мне кажется, что это задело и чеченские власти. Пикет на мосту Кадырова с таким заявлением — думаю, им это явно не понравилось. Их внимание я тоже привлекла, и это хорошо.
Власти, кстати, сами поспособствовали увеличению огласки, за что им спасибо. Чем больше они давят, тем больше внимания к проблеме. Так что жалеть мне абсолютно не о чем. Даже если бы мне назначили 10 суток ареста, я бы не пожалела. Конечно, это было бы тяжело — после двух суток уже хочется домой, а 10 суток были бы серьёзным испытанием. Но я знаю, что выдержала бы.
Я намерена продолжать выходить в пикеты, создавать информационные поводы. Я не собираюсь сдаваться, пока не добьюсь справедливого расследования.
Многие советуют мне уехать из России. Это пишут и знакомые, искренне переживающие за мою безопасность, и просто подписчики в интернете. Возможно, среди них есть и боты, которые пытаются на меня давить. Особенно много таких сообщений стало поступать после этого пикета.
Но я хочу сразу сказать: я не собираюсь уезжать из России. Во-первых, я не считаю, что нахожусь в настолько серьёзной опасности. Во-вторых, это моя страна, и я не собираюсь её покидать. Я не собираюсь отдавать её преступникам, которые похищают людей, держат их в заложниках, совершают убийства. Это они должны бежать, а не я. Я намерена бороться и намерена победить!
