Многие считают, что на Северном Кавказе российские законы часто заменяют правилами шариата. Так ли это на самом деле? Как работает исламское правосудие в России, и могут ли разные правовые системы благополучно уживаться в будущем? На эти вопросы отвечает юрист и социолог права Расул Абдулхаликов.
— Какие системы права существуют сегодня в России?
В Поволжье и Северном Кавказе параллельно существуют официальное российское право, нормы шариата и многообразные локальные нормы самого разного характера, которые объединяют словом «адат». В более восточных регионах — Сибирь, Дальний Восток — картина более пестрая, но, как правило, бинарная. Там работают официальное законодательство, локальные обычаи и нормы; нет сравнимых с исламским правом религиозных систем.
Везде — и в Якутии, и в Бурятии, и в Поволжье, и на Северном Кавказе — есть системы досудебной медиации на основе своей традиционной системы права. Но они не подменяет собой, в первую очередь, уголовное законодательство.
Обычно такие процедуры применяются в досудебном порядке, но могут применяться и параллельно судебным процедурам, или даже в период исполнительного производства, если стороны сумели прийти к консенсусу.
Есть лишь одно относительное исключение — Чечня. Когда я объясняю какие-то вещи, связанные с исламским или адатными системами права, в ответ часто сыплются некоторые экстремальные примеры из этого региона. Но это некорректно.
— Когда сложилась эта система?
Сосуществование разных норм права началось ещё во времена колонизации — или присоединения, кому как удобнее. Во времена империи пытались объединить разные системы. Например, мусульмане могли обращаться в официальные шариатские суды по семейным и гражданским делам. Но уголовные и серьёзные гражданские дела со временем стали подчиняться только государственным судам.
В советские годы картина стала меняться. Начиналось все весьма забавно: в 1920-е коммунисты успешно проводили работу с местными мусульманскими деятелями, даже учреждали официальные советские шариатские суды на Северном Кавказе.
Но когда советская власть разобралась с политическими конкурентами, с альтернативными судами решили покончить — вплоть до уничтожения самих судей, богословов, медиаторов и материальной культуры, связанной с шариатским судопроизводством.
Например, литературы на арабском или местных языках на основе аджама (аджамия — письменность на основе арабского алфавита) или арабицы (арабская письменность), в том числе юридических текстов, решений шариатских, сельских сходов и т.д. Для солдат Красной армии, сотрудников НКВД и некоторых местных партийных деятелей арабоязычные тексты и упоминания ислама считались проявлениями религиозного мракобесия и контрреволюционной деятельности.
— В этот период шариат и адаты полностью исчезли?
Нет, конечно, причем по вполне объективным причинам. На Северном Кавказе большая доля людей проживала в сельской местности. Это были крепкие общины, которые сохраняли коллективное знание о правовых обычаях. Представьте, в 1930-е годы житель мусульманского села разводится с женой, встают вопросы раздела имущества и воспитания детей. Официальный суд может развести, но мы знаем и сегодня: решение суда не означает его автоматического исполнения и разрешения фактического конфликта между бывшими супругами/родителями.
Поэтому заметную роль играли местные авторитетные деятели, которые могли разрешить дело в соответствии с обычаями. Случался и симбиоз: республиканские и районные органы власти привлекали лояльных представителей старшего поколения ко всяким общественным советам, комиссиям, чтобы их социальный капитал, репутация помогал в работе.
Отсюда и растут «ноги» распространившихся советов старейшин. Это не традиционные локальные кавказские институты, а пример конструирования «народности» в интересах властей разных уровней.
В разных регионах Северного Кавказа исламизация началась в разные периоды, но к моменту национализации земель при СССР исламское право уже регулировало земельные отношения.Советское государство для местных жителей выступало коллективным вором, который отнимал земли. На протяжении всех 70 лет, где это было возможно, люди сохраняли знание, кому раньше принадлежало колхозное поле или иной переданный в пользование участок. Иногда они даже платили добровольные компенсации за землю и дома, которые считали незаконно изъятыми. Всё это проявилось в 90-е годы.
— Как именно?
Хороший пример — история аварского села Старый Сивух в Дагестане. В 1944 году жителей депортировали в Чечню, а земли, которые им принадлежали, передали окрестным селам. Депортация происходила не одномоментно, а растянулась на несколько лет, так как часть местных жителей отказалась зимой через горы идти в соседнюю республику да и вообще покидать родное село.
Тогда местные власти под контролем НКВД начали уничтожать водопровод и инфраструктуру, сделав невозможным дальнейшее проживание в селе. В конце концов в 1947 году специальный отряд милиции силой разогнал последних жителей. После XX съезда партии и начала процесса возвращения депортированных народов их вернули обратно в Дагестан. На сельском сходе жители Старого Сивуха проголосовали за возвращение в родное село, но им отказали и переселили на новое место жительства в Хасавюртовском районе Дагестана. Там они основали село Сивух.
Долгая и ползучая борьба сивухцев за возвращение в родные места возымела успех, в 1989 году они, наконец, добились разрешения властей. Встал вопрос о юридической реституции. Для местных жителей это был в первую очередь вопрос шариатской реституции. В начале 1990-х годов жители села Старый Сивух провели переговоры с общинами сёл, которым были переданы их земли после депортации. Со всеми общинами, кроме одной (село Цилитль), были достигнуты соглашения о возвращении земель.
В спорную ситуацию Старого Сивуха и Цилитля даже вмешивался муфтият Дагестана. Многосторонняя встреча (муфтий Дагестана, главы колхозов, администраций сел, сельские активисты) завершилась подписанием соглашения о шариатской реституции. Оно было частично исполнено, частично нет, споры идут до сих. Но этот пример — один из множества ярких доказательств значимости исламского права в земельных отношениях и локальной исторической памяти.
— А как исламское и адатное право работает сейчас? По каким делам к нему обращаются?
Буду говорить о Кавказе, потому что именно там я активно вел исследования. Самая заметная категория дел — это семейные споры. В одном селе была история: там разошлись супруги, остались дети. Какая в этом случае практика в среднем по России? Обычно дети остаются с матерью. На Кавказе отцы чуть чаще получают детей на воспитание. Здесь же мать сказала: по шариату дети принадлежат отцу, вот и оставляю их, видеть тебя больше не хочу. А сама уехала в Махачкалу. Он пытался как-то на это отреагировать, говорить с имамом, но ему отвечали, что в исламском праве указан приоритет отца.
Обращаются с коммерческими спорами. Бывают примирительные процедуры, которые идут параллельно с делами об административных правонарушениях и уголовных преступлениях. Но тут важно подчеркнуть, что профессиональный и полупрофессиональный исламский арбитраж не подменяет собой уголовное судопроизводство, за исключением мелких уголовных дел (хищения имущества, мошенничество и пр.) в, как правило, сельских общинах. Но такие кейсы и в неисламских регионах нередко разрешаются через компенсацию ущерба.
То есть, если ты просишь решить конфликт с братом по поводу наследства, тебе скажут: «Ок, приходите». Если говоришь, что стал жертвой преступления и хочешь наказать виновника по шариату, то тебе ответят: «Мы живем в Российской Федерации, и заходить на территорию, где действует монополия государства, мы не можем: мы можем помочь в примирении, но не подменять следствие и суд».
Возвращаясь к истории с мелкими правонарушениями, когда с помощью процедуры примирения обходят официальную уголовную или административную ответственность. К примеру, если в пределах села подросток Мага украл у своего сверстника Ахмеда небольшую сумму денег, то родители Ахмеда могут обратиться не к участковому, а к имаму. Потому что понимают, что репутационные риски при разборе дела имамом для семьи Маги будут гораздо выше, чем небольшое официальное наказание. Но и тут мы видим не столько историю про нормативное присутствие ислама, сколько практику разрешения конфликтов, характерную для сельских и других общин.
«У тебя есть право отказаться, но это может сказаться на репутации»
— Куда люди обращаются, чтобы их рассудили по шариату?
Если спор происходит в крупном центре, скажем, в Махачкале, то при муфтиятах действуют специальные отделы примирения. Чтобы туда обратиться, даже не надо быть религиозными и ревностными мусульманами. Процедура проводится бесплатно.
Допустим, у нас с тобой общий бизнес, и возник конфликт. Я прихожу в этот отдел примирения и прошу начать процедуру урегулирования конфликта. Мне указывают дату и время, объясняют, что я должен обеспечить твою явку (понятное дело, добровольную). Я связываюсь с тобой и предлагаю решить вопрос по шариату.
У тебя есть право отказаться, но это, конечно же, может сказаться на твоей репутации. Ты рискуешь выглядеть в глазах контрагентов ненадежным человеком, который игнорирует претензии контрагента и не участвует в процедуре разрешения конфликта. Следовательно, у тебя нет доводов в свою защиту и, возможно, ты неправ.
В качестве аналога можно привести официальный реестр недобросовестных участников госзакупок, куда вносятся компании – нарушители. Репутационная ответственность на Северном Кавказе, особенно, в восточной его части, играет заметную роль.
— Как выглядит эта процедура?
Медиатор напоминает, что это не государственный орган, а любое решение, которое здесь прозвучит, является добровольным к исполнению. Далее идут выступления, сначала говорю я как истец, затем ты. Медиатор может нас опрашивать, пояснять детали, приглашать свидетелей, оценивать документы. После этого медиатор предлагает нам прийти к соглашению, которое позволило бы конфликту не разгореться дальше. Допустим, мы с тобой купили 500 пар кроссовок, вложились пополам, продали их на рынке, а затем я взял себе 60% прибыли.
Медиатор скажет, что действительно имело место нарушение норм исламского права и даже здравого смысла. Поэтому он предлагает мне выплатить тебе то, что я несправедливо удержал. Если сейчас у меня таких денег нет, то он предлагает нам согласовать рассрочку.
По сути под, такой религиозной оболочкой находится простая досудебная медиация. Не исполнять решение медиатора можно, никакой юридической ответственности за это нет, но, опять же, будет ущерб для репутации.
При этом медиаторы стараются завершить процедуру примирения сторон компромиссом, а не просто вынести формальное решение.
— Можно ли выбрать, в какой суд идти — шариатский или в адатный?
Несмотря на то, что есть сложившаяся еще в XIX веке конвенция о трех правовых системах: официальный закон, шариат и адат — сегодня адатных судов в России нет. Юридическая значимость адатов очень сильно снизилась.
Приведу пример. Раньше на Кавказе была практика договорных браков, когда родители маленьких детей договариваются об их будущей свадьбе. В ряде местностей эта адатная норма полностью ушла в прошлое, отчасти благодаря эмансипации, отчасти благодаря исламизации, потому что шариат запрещает подобный принудительный брак. При этом борьба с устаревшими и социально вредными адатами провозглашается миссией многих имамов и религиозных деятелей.
Шариатский суд вполне может вынести решение, которое можно считать наказанием. Например, денежный штраф за нарушение прав и интересов другой стороны. Так, отца, не исполняющего обязанности по содержанию ребенка, могут обязать к выплате денежных средств в размерах, превышающих установленные федеральным законодательством минимумы. Такие решения не имеют какого-то силового обеспечения и основаны на публичной репутационной ответственности.
В качестве другого примера можно привести случай, когда во время конфликта двух сел было сожжено муниципальное учреждение. Шариатский суд посчитал, что жители села, инициировавшие конфликт, виновны в пожаре, и обязал выплатить их, если верно помню, миллион рублей.
— Кто выступает медиатором?
Во-первых, собственно имамы — это одна из их обязанностей. Во-вторых, работники религиозных организаций, включая специализированных сотрудников отделов примирений. Третья категория — просто известные знатоки исламского права.
На Северном Кавказе постепенно растет количество людей, которые получили высококлассное образование в исламских университетах разных стран мира. Это способствует развитию исламской медиации.
— А могут ли это быть профессиональные юристы?
Нет. Во всяком случае, на профессиональной основе среди медиаторов я такого не встречал. Это две разные профессии.
Если смотреть полярно, то для ортодоксального юриста шариатское правоприменение, по сути, – вещь нелегальная, а для исламского правоведа, напротив, любой закон не от Аллаха — не закон.
При этом есть профессиональные юристы с хорошим религиозным образованием и уважаемые как среди коллег юристов, так и среди религиозных деятелей. Например, руководитель правозащитной организации «Монитор пациента» Зиявутдин Увайсов сочетает активную работу в российском правовом поле по защите прав пациентов и медработников с активной религиозной позицией и образованием.
Есть организации, занимающиеся исламским банкингом, которые привлекают специалистов по российскому и исламскому праву.Это, например, предприниматель Мурад Ляриба и ТНВ (товарищество на вере) «ЛяРиба-Финанс». Также стоит упомянуть организации, занимающиеся организацией хаджа (паломничества) в Саудовскую Аравию, которые обязаны соблюдать как светское российское законодательство, так и исламское законодательство Саудовской Аравии.
— Есть ли в процедуре исламской медиации адвокаты, представители сторон?
Да, например, если мы из разных сел, то нас могут представлять наши имамы. Приведу пример: дело по поводу ДТП в Чечне. Погиб чеченец, а виновником был дагестанец. Так вот, виновник аварии приехал в Чечню вместе со своим имамом, который выступал его представителем и подтверждал, что процедура примирения прошла как положено.
Следует отметить, что, если в аварии погиб человек, у пострадавшей стороны по обычаю появляется право на кровную месть. Сам риск её применения — важный мобилизующий фактор для окружения как виновного, так и пострадавшего. В Чечне все дела, которые связаны с кровной местью в обязательном порядке рассматриваются главным республиканским примирителем (мехкамом). Эту процедуру ввел еще Кадыров-старший. Вышел позитивный опыт — за 15 лет так примирили порядка 1200 семей, что способствовало предотвращению многих конфликтов в республике.
— Официальные суды учитывают такие процедуры примирения при вынесении своих решений, скажем, по уголовному делу?
Да. Чтобы сказать, насколько это статистически влияет на размер наказания, необходимо отдельное исследование.
Но любой судья в республике Северного Кавказа понимает: прийти в суд с выпиской из «Сбербанк Онлайн» о переводе пострадавшему или со свидетельством мусульманского примирения — это две совершенно разные степени раскаяния.
Последнее говорит, в среднем, о том, что, во-первых, раскаяние было принято и примирение состоялось. Во-вторых, о том, что виновник совершил внутренние и внешние действия в части своего раскаяния и возможного заглаживания вины.
— Есть ли в этой системе коррупция?
Конечно, это не исключено. Исламскую систему ни в коем случае нельзя идеализировать, чем страдают некоторые исследователи.
Существует немало российских муфтиятов и их сотрудников, которые оказались замешаны в различных коррупционных и иных скандалах. Но для них это чревато, поскольку исламские структуры отличаются от христианских. Ислам горизонтален, и если верующие видят, что муфтият преследует свои цели, а не те, которые идут на пользу людям, они могут теоретически организовать свой муфтият.
— Насколько серьезные дела рассматриваются по такой процедуре?
Когда-то во главе Ингушетии стоял такой человек, как Юнусбек Евкуров (ныне замминистра обороны РФ — прим «СЗ»). Он был таким типичным военным в части отдачи распоряжений и вынесения решений. И во время его руководства республикой была привычной следующая история: он приезжает в какое-то село, тут должна быть дорога, а на самом деле ее нет, либо ее качество уже таково, что, считай её нет. Он сразу же дает министру задание о начале строительства дороги с докладом через два дня.
Понятно, что по процедуре с соблюдением закона о госзакупках так не получится. Я сейчас излагаю гипотетическую ситуацию, конкретные кейсы по понятным причинам называть не буду. Условный сотрудник Минстроя или Автодора Ингушетии звонит кому-то из местной отрасли и просит выручить. Он обещает оформить все задним числом, но работы нужно начать завтра. Ему идут навстречу, а потом может случиться неприятность, скажем, объявленный по всем правилам тендер выигрывает другая компания.
И что теперь бизнесмену, который пошел навстречу чиновнику, делать? Идти в суд? А с чем? С тем, что ему, якобы, позвонили из Минстроя и попросили помочь? В суде у него естественно спросят: «Где, собственно, документы? В итоге единственным выходом стали обращения в шариатский суд при муфтияте. Это была для меня крышесносная история. Я впервые сталкивался с тем, что сотрудники госорганов становились ответчиками в шариатском суде.
Кадий, судья при муфтияте, приглашал к себе чиновника и бизнесмена. Предприниматель излагал ситуацию, клялся на Коране, что такая просьба действительно имела место, и приводил соответствующие доказательства. Чиновник подтверждал, что, да, действительно, просьба была, но ничего с этим не поделаешь. По закону оплатить задним числом из бюджета невозможно, а из своего кармана компенсировать расходы он не может, так как таких средств у него нет. В итоге это могло закончится по-разному: где-то предпринимателю предлагали другой контракт, чтобы он мог заработать, а где-то он терпел убыток, который так и не был компенсирован.
Сейчас подобного в республике уже нет — бизнес довольно быстро понял, что идти чиновникам навстречу в таких ситуациях себе дороже.
— Как к исламским судам относятся власти?
Зависит от уровня власти. Понятное дело, что федералы-силовики видят в этом исключительно угрозу. Здесь можно вспомнить, как был юридически уничтожен целый региональный муфтият в Ингушетии после печально известного земельного конфликта с Чечней, где муфтият выступил на стороне населения.
С другой стороны, в федеральных органах власти есть люди, которые видят в альтернативных правовых системах возможность для развития. Некоторые юристы считают, что организация религиозных медиаторов разгрузит официальные суды.
На региональном уровне все еще более пестро. Но большинство низовых представителей власти — глав сел, полицейских, прокуроров, судей — рассматривают исламские суды как способ сэкономить ресурсы и расширить инструменты для разрешения конфликтов.
Экстремальные практики принимают за норму.
— Напоследок хотелось бы поднять еще одну важную тему. У таких традиционных систем права в России не лучшая репутация — убийства чести, женские обрезания…
Тут есть проблема… если вы кому-то скажете, что типичное преступление в Петербурге – это когда человека расчленили и выбросили в Неву, то вам ответят, что это неправда. Однако в случае с Северным Кавказом — это работает, экстремальные практики принимают за норму.
Вы нигде не прочитаете, что первый шелтер для пострадавших от домашнего насилия женщин в Дагестане — шариатский. Что главную роль в борьбе с женским обрезанием сыграли именно молодые образованные мусульманские активисты. Хотя я понимаю, что читатель сейчас думает: «Да-да, что еще мог сказать дагестанский мужчина»?
И все же мы видим, что эти практики есть. Можем ли мы говорить, что они являются неотъемлемой частью сосуществования официальной и исламской правовой системы?
Исламская система за последние 30 лет показала себя как очень гибкая, она существенно менялась. Да, конечно, ислам — это патриархальная религия, которую отличает заметный гендерный перекос. Но это не означает, что она соответствует стереотипам, которые есть в центральной России.
Конечно, есть экстремальные примеры — религиозные и этнические сообщества, где творится что-то очень сомнительное. Но есть, наоборот, примеры исламских зумеров, которые куда более современны, чем мы с вами. Это и дагестанские кофейни с молодыми предпринимателями, айтишниками и творческими деятелями, и если не сотни, то десятки дагестанцев, занятых криптой в Москва-Сити, а также новая волна современного искусства в Дагестане и пр.
Если говорим о женщинах, исламизация оказала большое влияние на снятие с них каких-то адатных этнических ограничений которые раньше были нормой. Это и принудительные браки, ограничения в брачном выборе, ограничения в образовании и профессиональном выборе, выборе места жительства, ограничения в занятии предпринимательской деятельностью и прочее.
В итоге система не идеальна, но и не плоха. В ней есть разные проявления, которые во многом зависят от местного контекста. Так, в Ингушетии духовенство существует параллельно с органами власти и способствует медиации и решению конфликтов. А есть пример Чечни, где существует классный пример с медиацией по кровной мести, но есть и ужасающие примеры, когда девушек насильно возвращали в республику.
Названная проблематика (женское обрезание, убийства чести и другое) сама по себе заслуживает отдельных текстов, так как всё устроено сложнее, чем это преподносится масс-медиа, и не сводится к тому, что местные жители и жительницы имеют мусульманскую или какую-то конкретную этническую идентичность. Женское обрезание не является массовым явлением, а сокращающаяся локальная практика, которая из-за неэтичных исследований и их публичных презентаций стала коллективной стигмой для дагестанских женщин.
Статистическая значимость убийств чести не имеет подтверждения, и никто не может сказать, чем убийства чести отличаются от общей картины домашнего насилия и убийств женщин в России. При этом зарегистрированный уровень убийств женщин на Северном Кавказе делает его значительно более безопасным по сравнению с большинством других регионов и только в случае Чечни мы можем говорить о наблюдаемых нестыковках криминальной статистики и других видах статистик (например, о пропавших без вести).
— Есть ли будущее у исламского права в России? Или по-настоящему независимый суд по российским законам сможет его заменить?
Появление независимого суда, который будет работать без АППГ (аналогичный период предыдущего года — статистический показатель, лежащий в основе палочной системы — прим. «СЗ») и звонков «сверху», это не изменит того, что в стране существуют разные правовые системы. В конце концов, если вопрос будет быстрее и дешевле решить у имама, то его будут решать там.
Даже если представить, что наша судебная система станет работать как часы, она не даст того, что достигается в рамках шариатских примирений. Официальный суд практически в любом регионе мира ставит своей задачей вынесение конкретного, четкого решения, обеспеченного аппаратом принуждения.
Для шариатского суда главной целью является примирение и купирование конфликта. Это очень разные вещи. Не случайно мы видим примеры традиционных судов в разных странах: медиационные центры в резервациях в США, шариатские суды по небольшим спорам в Великобритании, локальные суды в Индии и т.д.
Подобное разнообразие в правосудии не сводится к неким традиционным или религиозным культурам. Во многих странах работают профессиональные медиаторы, существуют организации и специалисты, которые помогают решать споры до суда. Также есть третейские суды, практики примирения сторон судьями и обязательные процедуры досудебного урегулирования споров. В России такие механизмы тоже работают, но пока наиболее заметны именно традиционные формы правосудия (например, в мусульманских регионах имамы часто оказываются эффективнее профессиональных медиаторов в семейных спорах).
Важно понимать, что правовой плюрализм — это не признак слабого государства. Это отражение того, что наша страна очень разнообразна, с богатой историей и множеством культур. Она населена людьми с разными традициями и ценностями, и это разнообразие проявляется и в правовых практиках.
